Путешествие в двухколесном кабриолете по святым и мистическим местам Сибири (мысли странного человека)

Часть 1

Отправившись в очередной раз на поиски русской души, я попытался ответить на извечный вопрос, кому в новой России стало жить хорошо. А заодно понять, кто строит теперь православные храмы и остались ли странники на Руси. Еще я хотел узнать, почему наш государь неожиданно решил переименовал милицию в полицию и почему сел Ходорковский. На все эти и многие другие вопросы я получил ответ, путешествуя по бескрайним и таинственным сибирским просторам на китайском скутере.

* * *

Первый день пути, первые километры, первые часы — самое тяжелое всегда, это первый день. Нужно втянуться в езду, нужно перестроиться, найти удобное положение на скутере, чтобы тело смогло привыкнуть к новой для него жизни на колесах. Сегодня моему телу все мешает, ему все неудобно. Постепенно нахожу удобное положение, даже умудряюсь полулежать на скутере — сзади к багажнику у меня приторочен большой рюкзак, к нему я привял маленький рюкзачок, теперь опираюсь на все это спиной, получилось как бы полукресло. Не хуже чем в машине, только обзор во сто крат лучше и ветер обдувает, как в кабриолете.

Еду на Новосибирск (из Томска по новой дороге). Прохладно. Одел на себя все, что взял в дорогу, осталась кофта, но ее я держу на тот случай, если возвращаться придется зимой, так уже бывало.

Монастырь на колесах

Что меня привлекает в путешествии? Путешествие — это выход за пределы каждодневной серой обыденности, из которой состоит наша жизнь. Обыденность, она необходима, но чтобы она не превратилась в смерть, нужны выходы. Путешествие — это освобождение, которое должен иметь каждый человек, хоть раз в год. Особенно это нужно русским. У нас на всем лежит печать недавнего рабства. Уже более ста лет прошло со дня отмены крепостного права, а глянешь в окно, откроешь любую газету — ничего не изменились, та же крепостная Россия.

А путешествие дает восполнить дух свободы, пусть на короткое время. Потому что как только ты стал на этот путь, ты становишься максимально свободен от всех временных пут, которыми ты себя ограничивал в том, другом, теперь таком далеком мире, оставшемся за пределами путешествия. Многие даже не знают, что такое настоящая свобода, а есть такие — кто свободен всегда. Я сейчас могу даже дорогу выбирать в любом направлении, и обидеть меня никто не может — встречные мне рады, раздраженные города я объезжаю стороной и даже вездесущие гаишники теперь безобидны. Ведь благодаря совершенному российскому законодательству, нищих скутеристов они еще не замечают.

В одном из фильмов Феллини одна монахиня говорит, что их заставляют каждые два года менять монастырь, потому что когда ты живешь долго на одном месте, то привыкаешь и забываешь о главном. Путешествие, когда ты на месяц-другой превращаешь свой скутер почти в монастырь, тоже позволяет вспомнить о самом главном.

Первым делом мне нужно освободиться от привязки к родному дому — через 20 километров заехал к одним знакомым, через 10 к другим, — потому продвигаюсь сегодня крайне медленно. И только когда выеду за пределы области, наступит долгожданное освобождение и начнется общение с абсолютно незнакомыми людьми, общение, которого при путешествии в машине не происходит. В машине ты закрыт от всего излишнего, причем, чем богаче твоя машина, тем сильнее ты в ней запрятан.

Меня обошел мотоцикл «Иж», в деревнях они еще сохранились. Сколько же от него гари. Подумал, может это и хорошо, что мы перестали делать мотоциклы. Обернулся, посмотрел на выхлоп от скута, ничего. Это какая же забота об экологии.

В путешествии ты начинаешь, действительно, думать о главном. В городе тебя от этого процесса постоянно что-то отвлекает — телевизор, сотовый телефон, какие-то люди постоянные. Здесь на тебя обрушивается огромное количество абсолютно незнакомой тебе тишины, покоя и свободы, и начинают выползать из глубин потаенные мысли, которые ты всю жизнь откладывал на потом. Только ради этого и стоило ехать в это долгое, рискованное и многотрудное путешествие.

Слышал, что в Индии кто-то из президентов один день в неделю всегда проводил в молчании. Меня часто спрашивают, зачем ты едешь в эту даль неизвестную, окунаешься в эти испытания, когда ты не знаешь, проснешься ли утром и вернешься ли назад живой и здоровый? Но разве кто-то из нас может быть уверен, что он доживет до следующего дня? Однако мы живем и не знаем. Я не понимаю, что отвечать на такие вопросы, как не знаю, что ответить, когда тебя спрашивают, почему ты дышишь или почему ты любишь. Я еду для того, чтобы побыть в неизвестности, еду туда, где нет стабильности, где все незнакомо, где каждого человека ты видишь первый и, наверно, последний раз в жизни, — и это все очень важно, с каждым из этих людей я должен прожить целую жизнь. Кроме того, я тоже могу побыть в молчании, как тот президент и подумать о главном: кто ты и зачем пришел в этот мир. На все это у меня нет времени в суматохе и ерунде дней обыденных.

На самом деле неизвестность — это счастье. Потому что когда в тебе есть уверенность, что ты находишься под защитой, что Он тебя любит и о тебе всегда помнит, то неизвестности, трудностей и опасностей как бы не существует. Есть только необходимые испытания, иногда даже смертельно опасные, — но они необходимы. Другое дело, что эту защиту можно в любой момент утратить, и сохранение ее — это и есть самое главное.

Меня осуждают, что оставляю надолго семью. Мне самому это более всего тяжело, но я понял, что это как мой крест, мой обязательный ежегодный обет, жертва. И сами дети, и даже жена это постепенно начали понимать и меня почти не осуждают. Они видят, что поездки всех нас «обогащают». При всем том, что я ничего материального из них не привожу, но зато как много привожу покоя и тишины, мудрости и впечатлений, — всего того, что нам хватит надолго, на всю жизнь, что не купишь ни за какие деньги.

Дочь путешественника.

Тут советской власти нет

Мы всё кричим: отсталое село, вымирающее село. А они живут прекрасно и нам, городским, их догонять и догонять. В центре Кожевниково зашел в продуктовый магазин, в самый обычный магазинчик, где торгуют хлебом и всем остальным. А там, в красном углу, иконы висят. Сорок лет живу, но икон в магазине еще не встречал. Похоже, советская власть действительно заканчивается, во всяком случае, на селе.

В Кожевниково покой и тишина. Здесь даже дедушки уже сидят на скамеечках вблизи своих домов. У меня родители тоже живут на селе в тридцати километрах от города и там на скамеечках никто не сидит. Я заметил, что нужно отъехать минимум сто километров от ближайшего центра цивилизации, чтоб стали появляться старички и скамейки, чтоб стал обретаться покой в душах. Когда я жил в Москве, то замечал, что там нужно отъехать минимум 300-400 километров от Москвы, чтоб ее влияние перестало ощущаться, чтоб пошли исконно русские деревни.

У нас в области есть два монастыря — один в городе, другой в трехстах километрах. Городской монастырь это, конечно, хорошо, он тоже нужен, но когда ты побываешь во втором, загородном, увидишь этих отрешенных от мира молитвенников, наслушаешься тишины, без которой молитва невозможна, то городской монастырь за монастырь уже не считаешь.

В любом городе есть грех-грязь, и этот грех он неизбежно распространяет вокруг себя. В селе, где живут мои родители, молодежь часто не хочет переезжать в город. Поначалу меня это удивляло, ибо в том селе нет ни работы, ни денег, нет никаких перспектив. Но город, в котором мы, городские, видим единственное спасение, им чужд и враждебен, и интуитивно они чувствуют, что в городских условиях жить нельзя, что для души это вредно и губительно.

Поэтому, только после того, как я отъехал сотню километров от города, стали появляться настоящие традиционные, исконно русские села и деревни. Я уверен, абсолютно уверен, что именно в них живет русская душа, душа нашей такой противоречивой, вечно болезненной и одновременно такой великой нации. То есть она скрывается не в городах, не в храмах и монастырях, а в нашей нищей всеми забытой деревне, забытой людьми, но не Богом. Мы незаметно забыли о ней, о том главном, что мы имеем. И для встречи с ней, убогой, я отправляюсь каждый год в эти многотрудные, экстремальные путешествия и буду наверно ездить, пока позволит здоровье и будут средства.

Мне говорят, я часто противопоставляю город и деревню. Меня такие обвинения удивляют, потому что внутри меня большого противопоставления нет — я вижу достоинства и того, и другого, во мне живет любовь и к городу, и к деревне. Город тоже изобилует хорошими людьми, но их там труднее найти, им там труднее сохраниться.

В поездке мысль пробуждается. Меня самого каждый раз удивляет, что в путешествии я мыслю как профессиональный лектор. Здесь я тоже постоянно пребываю в мыслетворчестве, в неустанной внутренней работе.

Считается, что мы мыслим постоянно, не переставая ни на минуту, но о том ли мы мыслим? Здесь, в пути, ты понимаешь, что там, в оставленном тобой мире, за пределами этой тишины, в городе, в ее суматохе, в каждодневных делах и проблемах была вовсе не мысль, а лишь ее слабое подобие. Настоящая мысль началась только в путешествии.

В этом году меня почему-то несколько раз спрашивали о смысле жизни. Уже несколько лет никто не задавал этого вопроса и тут началось. Я стал задумываться, консультироваться, оказалось, что смысл не в том, чтобы искать истину, как я думал, а идти по пути истины, потому что истина давно всем известна, она нам дана, но следовать ей, помнить о ней всегда, каждодневно, ежесекундно — это и есть самое сложное в жизни. Не то, что она дана нам в какой-то религии, в ее заповедях, истина присутствует в каждом из нас интуитивно. И чтобы понять это, открыть ее в себе, порой нужно затратить целую жизнь.

После Кожевниково у дороги стоит кафе. Обычное кафе, перекусил-закусил и езжай дальше. Только у этого, похоже, нестандартный хозяин. Наш мир скучен и однообразен, а он своими силами решил его немного изменить. С этой целью рядом со своим кафе он создал музей ретро-автомобилей под открытым небом. Судя по номерам машин, он свозит их со всего мира — особенно много, почему-то, прибалтийских и грузинских номеров. А охраняет этот ретро-музей самая настоящая лиса, сидящая тут же на длинной цепочке. Подошел к ней, чтоб сфотографировать, она тявкнула, как заправская собачонка и юркнула в глубокую нору, которую сама же и вырыла.

На выезде из Томска тоже есть не менее оригинальное кафе, армянское, или даже ресторан, где для увеселения и привлечения посетителей хозяин поставил рядом клетку с двумя медведями. В городе нет своего зоопарка, потому возле клетки всегда шумно и людно. Хозяин этого кафе еще построил рядом армянскую часовню. Говорят, это единственная армянская православная часовня в Сибири. Единственная она или нет — не знаю, но точно единственная, которая всегда открыта и где можно всегда взять свечи, заплатив за них любую сумму в специальный ящичек для пожертвований.

Остановка в деревне Екимово. Остановка, как остановка, все хорошо, если бы здесь не жил еще один местный оригинал, который создал из обычной сельской остановки часовенку, в которой можно и от дождя с ветром укрыться и Богу помолиться. Нет, богата еще русская земля самородками, не утратившими юношеский задор с романтизмом и в зрелые годы.

Машин теперь встречается очень мало, и это несмотря на прекрасный асфальт. У нас дороги бывают хорошими только в двух случаях, когда они новые и когда их редко используют, — здесь объединились оба случая. Зато стали часто встречаться старые «Москвичи», причем ездят они без номеров. Это главный показатель того, что советская власть до этих места не дошла, а теперь уже и не дойдет.

Впереди летит косяк журавлей, и я решил их догнать — все-таки подо мной одно из достижений современной двухколесной цивилизации. Разогнался до 80-ти, но к ним так и не приблизился. А они летят себе не спеша, курлычут о чем-то своем, наверно обсуждают последние новости или прощаются с нами до следующего года.

А чем, собственно, я хуже, почему не могу так же с наступлением холодов сниматься с насиженного места и «улетать» в теплые края? Вместо этого мы, люди, приковываем себя к одному городу, одной квартире, одной работе и держимся за них, как за ковчег спасения. Я тоже хочу каждую осень улетать в теплые края, я устал от этих сибирских холодов, но у меня это пока не очень получается. И захотелось как можно быстрее выехать за пределы этой холодной, промозглой и сумрачной Томской области.

Как только останавливаюсь, тут же нужно скидывать одежду — я запакован как черепаха, со всех сторон у меня броня из одежды. Пока ты едешь — ты в осени, остановился — сразу лето. Раньше это не так сильно чувствовалось как сейчас, раньше подо мной был 50-кубовый тихоходный скутер, теперь почти вдвое больше. И я понял, что главное в пути, это теплые вещи и любая дырочка может стать целой трагедией, а когда идет дождь — это уже драма.

Однажды осенью я прокатил жену на скутере. После чего она скажет: Теперь я поняла, почему деревенские парни летом на мотоциклах ездят в ватниках.

Жена у путешественника может быть только такой.

Более всего на скутере всегда мерзнут руки, кисти рук, потому очень важно иметь теплые перчатки. Теперь на мне впервые пусть не новые, но фирменные мото-перчатки, руки в которых совсем не мерзнут. Один томский байкер, узнав, что я собираюсь в дальнюю экспедицию, решил их презентовать. Позвонил. Я намекнул об оплате. Говорит: «Мне деньги не нужны». Часто ли мы сегодня, когда деньги это все, когда их сделали единственным смыслом жизни, когда они правят миром, а из нас делают общество потребителей, слышать подобные слова? Лично я их услышал впервые.

Новое рабство

Постоянства в этом мире нет и если раньше фуры возили бэушные «японки», то теперь они везут новые иномарки, собранные у нас же. И это замечательно, но печалит одно, что среди них нет ни одного действительно народного автомобиля, того, который может себе позволить купить простой учитель, врач или крестьянин. В 90-е, когда у нас была «бандитская» демократия, выпускалась народная «Ока». После запрета «Оки», эту миссию взяло на себя японское старье, — сегодня народных автомобилей нет вообще. Почему это произошло, не ответит никто, хотя ответ знают все.

«Ока», действительно, была не самым качественным автомобилем, но простой народ ее любил, и она дарила ему то же. Она до сих пор ездит по нашим селам, хотя ее лет десять как не производят — это лучшее доказательство взаимной любви.

Сегодня стало выгодно выпускать авто, как минимум, для среднего класса, а малообеспеченный россиянин, каковых у нас большинство, опять остался без колес. Нам говорят, бери кредит и переходи в одночасье в средний класс. Но кредит, это новый цивилизованный вид рабства, разумный человек на него не пойдет. Посмотрите на тех, кто взвалил на себя эту ношу кредитного рабства, разве они живут? Они сами не рады, что поддались на уговоры банкиров. Нас кто-то обманул, сказав, что рабство отменено, нет, оно просто изменило название, все остальное осталось прежним.

А еще я недавно узнал, что зависимость бывает не только наркотической, алкогольной, или скажем, компьютерной, но трудоголизм — это тоже зависимость. Это болезнь, от которой нужно лечить, от нее тоже нужно прописывать лекарства, а все, воспользовавшиеся кредитом, ее потенциальные пациенты.

Вы скажете, как же быть, если нет квартиры или машины, и неоткуда ждать наследства. А кто сказал, что неоткуда? Не знаю, как в европейской России, но в Сибири, одна независимая организация провела исследование среди молодых семей, как к ним «пришла» квартира — результат превзошел все ожидания.

Всем известно, что заработать на квартиру в России трудно, почти невозможно. Молодым семьям задали вопрос, как они приобрели квартиру. Оказалось, что лишь 10 процентов воспользовались кредитами и всевозможными ипотеками, остальным квартира пришла сама разными способами — ее подарили или оставили родители, их дом попал под снос и т.д.

Почему это происходит? У меня есть один знакомый, который живет в своем доме, он нигде официально не работает, но его дом постоянно растет в ширь. Я спросил у него: «Где ты берешь деньги на стройку, если ни на кого не работаешь, пенсии не получаешь, а и дом строишь и вот микроавтобус купил?». «Я давно понял, — ответил он, — что если я служу людям, то Господь обо мне всегда позаботится, Он меня никогда не оставит без куска хлеба». А вы говорите неоткого ждать наследства.

Смутное время

Советы пали, коммунистические идеалы мы сразу забыли, а новых нам никто не предложил. Получилось, что мы живем как бы в безыдейное, в смутное время. Я задумался: а в чем сегодня смысл жизни, и сам ужаснулся от пришедшего ответа. О чем мы слышим ежеминутно из всех коммуникационных дыр, в чем заключается единственный смысл нашего времени, в чем, так казать, источник счастья, ради которого стоит жить? Вот и получилось, что сегодняшний смысл абсолютно бессмысленен. Нам подспудно внедряется одна единственная ценность, единственный «бог» нового времени, которому стоит и имеет смысл служить, ради которого стоит жить, на который можно и должно молиться, — этот бог ДЕНЬГИ. А мы должны только работать, работать и работать и делать это как можно больше и лучше, потому что другой цели сегодня нет и быть не может. И мы все, незаметно для себя, в это поверили. То есть пришли к тому самому золотому тельцу, к язычеству, от которого столько веков бежали.

Нам говорят, что зарабатывать много нужно для того, чтобы прокормить свою семью, детей... Но денег мы зарабатываем все больше, мы покупаем все более комфортабельные квартиры, навороченные машины, но детей при этом рожаем все меньше. Это относится не только к России, а ко всем так называемым цивилизованным странам, везде идет необратимый демографический спад, пока страна идет по пути прогресса. Это стало законом: чем менее цивилизованная страна, тем менее она порочна, тем меньше в ней процент абортов и тем выше в той стране рождаемость.

И пока это происходит, мы все более удивляемся, как это происходит, что обретая все более совершенные авто, покупая новомодные квартиры, обрастая дорогими вещами, мы не становимся счастливее. Мы бежим от рабства, но попадаем в еще большее рабство. Мы бежим от телесной нищеты, но наша нищета духа только возрастает.

Я тоже не могу понять, почему наши деды и прадеды могли себе позволить иметь десять детей. У моей бабушки было еще десять детей. Ее одну, без мужа сослали в Сибирь, но все дети выжили. А я не могу себе сегодня позволить родить даже третьего, потому что со всех сторон из нас сосут деньги — платить приходится буквально за все, только воздух пока остается бесплатным. И все чаще задумываешься о тех людях, которые бросают все, утилизуют квартиры в городах и уезжают жить на земле, чтобы иметь свои дома и не кормить государственных нахлебников. И таких людей становится все больше. Похоже, это единственный выход, пусть внешнее, единственное спасение из дней сегодняшних.

Самым счастливым человеком, которого я видел в последнее время был мужчина, проживший десять лет в пещере в Хакассии и «квартира» которого теперь тоже напоминала пещеру.

Да здравствует чипизация

Я решил задуматься, каков конечный итог прогресса, к чему мы в конце концов неизбежно должны прийти? Итог любого прогресса, который нас ожидает — это всеобщая чипизация населения цивилизованных стран. Это именно то, чего мы так боимся. И оказывается в 2007 году наш министр энергетики подписал закон о нанотехнологиях, обязующий каждого человека вскоре подключить к мировому интернету, то есть чипировать, чтоб можно было контролировать его местонахождение и т.д., и в конце концов «вырубить» в любой момент.

* * *

На второй день пути уже устаешь от одних «важных» мыслей, от которых ты отвык за год. Но через какое-то время понимаешь, что ты еще и не начинал мыслить о действительно важном.

Под Батурино на моем пути встала первая старинная церковь, церковь иконы Божьей Матери Иверской в селе Чилино. От местных жителей узнал, что службы в ней случаются крайне редко, батюшка приезжает только по большой необходимости, а судя по заросшей тропинке, ведущей к церкви, служб в этом году еще не было.

У каждой страны своя «валюта»: из Казахстана к нам в Сибирь едут фуры с бесценными для Сибири арбузами, а назад они увозят бесценный для них сибирский лес.

Питаюсь я теперь как некогда в Москве: горячее только утром и вечером, в обед у меня легкий перекус, чтобы время не тратить на приготовление.

Скутерная мафия

А вон в кустах гайцы прячутся, только мне они не опасны, нищих скутеристов они не замечают. Интересно, почему наш государь решил переименовать милицию? Если он хотел что-то в ней улучшить, то я — за. Но тогда не понимаю, почему они по-прежнему прячутся от нас в кустах ради нашего же «блага», это подлость, а подлость не может быть благом? Говорят, Саакашкили, которого мы так ругаем, семь раз менял высшее руководство в своей полиции, пока они не перестали брать взятки и не начали реально работать, то есть помогать народу — что есть их главная функция. Там полицейский существует не для устрашения народа, а для реальной помощи на дорогах.

Одно переименование мало что даст. Ну, заменили мы когда-то КГБ на ФСБ, но ведь ничего не изменилось, КГБ осталось прежним. Я вот только не понимаю, как детям объяснить, почему милиция стала полицией и почему?

Не так давно у меня в Томске угнали скутер, у меня их было два. Я обратился в полицию, они приехали, составили бумагу и, выяснилось, что это все, что они могут сделать. Потом я неделю пытался узнать фамилию своего следователя, еще пять дней искал с нею встречи. А когда встретился — Боже ж ты мой, русская красавица, вторая Оксана Федорова, ей нужно на подиуме выступать, а она в прокуренном кабинете сидит. Почему наши красавицы вдруг пошли в юристки? Мне, например, тоже красивые женщины нравятся, но сюда я пришел не за этим.

В результате бегания по кабинетам, я понял, что нынешняя милиция-полиция — это сложнейшая бюрократическая машина. Они уже и не работают, потому что давно поняли — чтобы получать зарплату, работать вовсе не нужно, достаточно создавать видимость работы.

Знакомый правозащитник мне посоветовал: если я хочу, чтоб дело сдвинулось с мертвой точки, нужно встретиться с начальником УВД Томской области генералом Митрофановым. Я записался к нему на прием, через неделю встретился, но эта система настолько прогнила, что даже это уже не помогает.

Я стал собирать информацию, оказалось, что скутеры полиция вообще не ищет. Раз на них не требуется ни прав, ни техпаспорта, ни техосмотра, то это вообще не транспорт. И в результате в городе появилась преступная группировка, беспрепятственно собирающая скутеры и дорогие велосипеды. И доход от них не малый — мой старенький скутер стоил как половина автомобиля, а хороший велосипед стоит сегодня больше скутера.

Свой скутер я оставил на две ночи, — в первую ночь приметили, во вторую сняли, — то есть у них все поставлено на поток. Машина у меня под окном стоит уже пять лет и ничего, а скутер прожил всего две ночи. Не удивлюсь, если и полиция имеет с этого свой процент. Уж очень подозрительная тишина...

Хотя и среди них, конечно, немало честных людей, стоящих на страже народа, искренне преданные своему делу. Но эта система, этот полицейский бюрократический аппарат настолько прогнил, что изменить они ничего не могут.

Кто-то из мудрых сказал, что если в законодательстве страны так или иначе присутствуют десять заповедей, то та страна имеет будущее, если нет, то все усилия бессмысленны. Я не юрист, но думаю что в России с этим все в порядке. Как сказал один правозащитник: у нас лучшие законы в мире, но их никто не хочет исполнять.

* * *

Проезжаю деревню Базай, которую автострада разделяет на две половины. Эта деревня, это еще одно прекрасное доказательство того, что с нами сегодня происходит. Жителям деревни нужно как-то выживать и они нашли выход, — напротив каждого дома у дороги стоит небольшой лоточек, за которым стоит хозяйка дома, торгуя всем чем только можно: шишки, молоко, картошка, соленья в банках… А что вы хотите, советская власть закончилась, совхозы почили в бозе, теперь каждый выживает самостоятельно.

Базай — это еще и последняя томская деревня на новосибирской трассе. Остановился сделать последние звонки по местному тарифу. Мимо меня прошла девочка лет десяти, которая беседует по телефону и ведет младшего брата. Где-то я слышал, что в Индии, а это одна из последних действительно верующих стран, школьникам запрещено пользоваться сотовыми телефонами, потому что они пагубно влияют на формирующийся мозг ребенка. В России, как и в странах, где власть принадлежит бизнес-корпорациям, и где на первом месте стоит прибыль, а уже потом здоровье людей, об этом никто не знает.

Когда сотовый бизнес еще не расцвел, «Комсомолка» решила провести независимый опыт: между двумя непрерывно работающими сотовыми телефонами они положили куриное яйцо. Через час непрерывной работы этих телефонов, яйцо наполовину сварилось.

В школе учитель истории нам говорил о телевизоре: «Там вам показывают то, что в жизни никогда не пригодится. Телевизор создан для того, чтоб отвлечь вас от реальной жизни». До недавнего времени я был с ним полностью согласен.

Но не так давно я несколько дней путешествовал с профессиональным оператором, от которого я постоянно слышал вопрос: «Как ты не видел и этого фильма, обязательно посмотри?» Когда-то я вел клуб интеллектуального кино, и считал себя знатоком мирового кинематографа. В конце концов, я попросил его составить мне список фильмов, которые должен знать и видеть каждый.

Я твердо убежден, что в скором будущем в школах и университетах будут введены обязательные курсы кинообразования. Потому нужно уметь ориентироваться том безграничном море кино и телепространства, в котором мы все плаваем — оно может нас погубить, а может и спасти. Потому что кино сегодня взяло на себя функцию, которая до недавнего времени была у литературы — властительницы душ наших.

Чтобы хоть как-то восполнить эту брешь в своем образовании, я решил с помощью знакомых и ЧИТАТЕЛЕЙ, выложить на сайте http://www.spasi-hram.ru/ «100 главных фильмов мирового кинематографа», которые должен видеть и знать каждый (конечно, это далеко не полный список и он нуждается в дополнении, но хотя бы ознакомиться с этим списком я советую всем). В список вошли как общеизвестные фильмы, так и совсем никому не известные, но мимо которых пройти нельзя. Я даже специально записал все эти фильмы на один внешний дисковод, чтоб они были под рукой. Большинство этих фильмов требуют многократного просмотра, что характерно для всех гениальных фильмов. Не скажу, что все сто фильмов гениальны, но на всех есть, безусловно, отблеск гениальности.

Ночь адаптации в другую реальность

Первая ночь, это всегда ночь адаптации в другую реальность, в другие условия существования. Поэтому первая моя ночь была особенно тяжелой, даже чересчур. Остановился, как всегда, когда начало темнеть. Потому палатку распаковывал уже в темноте и тут выяснилось, что я забыл стойки. И это при том, что шел дождь, и дождь шел всю ночь. Так что моя первая ночь была почти военная — кое-как в темноте зацепил палатку за ветки, но все равно протекало. Всю ночь мерз, лишь иногда забываясь сном. Даже в спальник забираться не стал, чтоб не промок. Только под утро плюнул на все и залез в спальник. Проснувшись, позвонил жене, договорился о передаче стоек с новосибирским автобусом.

За эту ночь от холода разрядились все аккумуляторы, — теперь нет ни диктофона, ни фотоаппарата, ни телефона. В последующие ночевки все аккумуляторы буду вынимать и брать с собой в спальник. Вот вам и Сибирь в конце лета.

В Новосибирской области бензин почему-то значительно дешевле чем в нашей, хотя и газ, и нефть добывают именно у нас. Неужели тамошний губернатор меньше ворует? Интересно, со сменой губернатора у нас подешевеет ли бензин?

В Новосибирске заехал в гипермаркет «Гигант», расположенный чуть не в центре города. Потом пристроюсь за этим маркетом на перекус. Сижу, закусываю булочкой, и тут кто-то из особо голодных горожан стал в кустах палить по бедным уткам. Не знают, не знают люди, что творят, живут, будто они вечны. Интересно, куда попадет этот утколюб после смерти — в ад или рай. Незадолго перед поездкой я читал православную книжку о жизни после смерти, где меня поразил один случай: врачи-реаниматологи, достающие людей с того света, порой сталкиваются с интересным явлением. Большинство пациентов им потом рассказывают, как им там было хорошо, как не хотелось возвращаться в наш проблемный мир и все такое и по их лицам действительно было видно, что они только что испытали блаженство. А другие, напротив, рассказывали об ужасах, которые они видели за порогом смерти, они были окружены какими-то страшными существами, которые их мучили и пытали. По испуганным лицам этих людей врачи видели, что они их не обманывают. И даже неверующие врачи-реаниматологи начинали верить в загробную жизнь. А главное, побывавшие в «аду» потом резко меняли свою последующую жизнь, чтоб не очутиться там вновь. Как говорится, хотите верьте, хотите нет, но мне этот случай запомнился.

Заночевать в Новосибирске у знакомых не получилось — чему я был даже рад, слишком тяжело потом опять адаптироваться под палатку. В итоге, я поехал в ближайший лесок и как начало темнеть, углубился в Ельцовский бор. . Спал я в паре километров от какого-то кладбища. На следующий день я зайду на это кладбище, привлеченный огромным необычным памятником-надгробием, изготовленном из хвоста пассажирского самолета.

Как мне объяснили, это пьяный военный на учениях сбил гражданский самолет. Говорят, судятся по этому делу до сих пор. Один идиот нажал кнопку и сколько трагедий. А ведь это не самая «большая» кнопка. Ужас нашего времени состоит в том, что мы все находимся под «кнопками». Почему-то захотелось встретиться с этим человеком, увидеть его лицо — если не в тюрьме, то должно быть спился.

Из Новосибирска в Грузию

В Новосибирске у меня намечалась важная встреча, от которой зависела моя следующая экспедиция. Для себя я давно решил, что половину суммы на экспедиции я оплачиваю сам, на оставшуюся половину — нужно искать спонсоров. Теперь мне предстояла долгая экспедиция на скутере из Сибири в православную Грузию.

В Новосибирске один мой давний хороший знакомый обещал познакомить меня с возможным спонсором. Должен сказать, что мой знакомый работает в силовых структурах, то есть в структурах, призванных помогать народу, а так как я часть народа, он мне, по возможности, всегда помогает. На следующее утро мы с ним поехали на встречу с директором новосибирского авторынка, крупнейшего авторынка в Сибири. Он же является и главой грузинского землячества.

Его офис находился в центре города, в старинном купеческом особняке, который, наверно, ему же и принадлежал. Мой разнесчастный скутер был обвешан всевозможными баулами, и оставлять его на улице в таком виде было опасно. В итоге к скутеру в первый и последний раз в его развеселой жизни приставили двух серьезных секьюрити, которые его добросовестно охраняли, пока мы беседовали в кабинете.

Кабинет менее всего напоминал кабинет директора авторынка — вместо обязательных портретов президентов, я увидел только иконы. Сам хозяин был прост и душевен в общении. Я давно заметил, что все по-настоящему большие люди, до какой бы высоты они ни взлетали, остаются просты и человечны.

Эта встреча мне напомнила другую. Несколько лет назад недалеко от Томска я встретился с другим очень богатым человеком, директором хлебозавода, который хотел построить храм, он даже показал мне чертеж будущего храма. Года через три я опять встречусь с этим человеком и буду очень удивлен, что храм он даже не начинал строить, хотя финансово для него это было совсем не обременительно.

Что поделаешь, это его дело, ему самому решать, как поступать со своими деньгами. Но есть вещи, с которыми не шутят. Махинации и храм, это вещи несовместимые, потому меня совсем не удивило, когда этого человека вскоре посадят, причем сел он надолго, несмотря на большие деньги, стоявшие за ним. Он попал под статью «терроризм» и им заинтересовалось ФСБ. И тогда я понял, что богатые тоже плачут и деньги значат далеко не все. А вскоре это подтвердил уже Михаил Ходорковский, самый богатый русский, а кто-то говорил что самый богатый человек в мире на тот момент.

Тайна Ходорковского

Мне дали посмотреть фильм «Ходорковский», который сняли не у нас, а значит, в нем могла быть правда. Даже этот фильм нужно было смотреть «между строк». Очень любопытный фильм, из него я понял, что в Ходорковском не все так просто и однобоко, как мне представлялось ранее.

Как журналист, пусть даже независимый, я должен уметь «считывать информацию», другими словами, должен предчувствовать то, что витает в атмосфере, скоро может произойти. Например, я люблю предугадывать, кто будет следующим президентом России, каким бы неблагодарным занятием это ни было. В разное время, среди моих претендентов в президенты были генерал Лебедь, юморист Михаил Евдокимов и олигарх Ходорковский. Все они вышли из большой политики и жив остался только Ходорковский, то есть ему повезло гораздо больше.

Посмотрев фильм, я четко понял, почему он сел. Нет, Путин, которому он перешел дорогу, тут ни при чем, как ни при чем и возможные ранние махинации с «Юкосом». Дело в самом Ходорковском, в его гордыне, которая, как говорят, несоизмерима с жизнью.

Другая причина. Ходорковский так и не стал настоящим меценатом, он не научился делиться с народом его же деньгами. Говорят, он построил в Подмосковье школу и вообще, затратил на благотворительность 100 миллионов — из 10 миллиардов которые ему принадлежали. Это все крохи.

В мемуарах Чарльз Чаплина, одного из самых высокооплачиваемых режиссеров своего времени, я нашел его письмо к дочери. Он пишет, что третью часть тех денег, которые он ей высылает, она должна отдавать нуждающимся и поступать так всю свою жизнь. Прочитав об этом, я понял, почему Чаплину, одному из главных гениев ХХ-го века, так много давалось.

Михаил Ходорковский получил в подарок «Юкос» от Ельцина, чтоб он не уплыл за рубеж, но поставил он его на ноги уже самостоятельно. Чтобы удержать такое богатство, его недостаточно было только преумножать.

Любой богатый человек должен уметь делиться, если этого не происходит, то деньги легко переходят к другому. Если те, кто получил теперь деньги «Юкоса», не начнут делиться с народом, их ожидает та же участь. Нынешние президентские выборы мне показали, что, если в России не случится серьезных реформ в самое ближайшее время, то наше руководство может не досидеть до следующих выборов. А еще из фильма я понял, что Ходорковский будет сидеть до тех пор, пока не сменится это руководство.

Да, Ходорковский построил одну школу, но должен был построить 100 тысяч школ, чтоб народные деньги частично вернулись народу. Потому недостатки своей жертвенности он теперь осмысливает в спокойной атмосфере.

Отсутствие жертвенности и меценатства, неумение делиться — это большая проблема для России. К России давно бы все потянулись, и Грузия, и Украина, если б она начала реально бороться с коррупцией, разрешила свои внутренние проблемы — уменьшив огромную пропасть, существующую между богатыми и бедными.

Если вчера богатый человек не обладая жертвенностью, мог спокойно жить, то сегодня это уже невозможно. И те проблемы, которые испытывают наши олигархи — Березовский, Абрамович — тому очередные подтверждения.

А недавно промелькнуло сообщение, что другой самый богатый человек в мире заболел раком. То есть и здесь вскоре произойдет перераспределение.

* * *

Как спасается КГБ?

Встреча закончилась. В результате я заимел адреса и телефоны нужных людей в Грузии, и вспомоществование, чтоб до них добраться. Теперь у меня появилась уверенность, что до Грузии я доеду, надо искать средства, чтоб оттуда вернуться. Теперь в моих молитвах за спонсоров и благодетелей появилось еще и грузинское имя.

Разговаривая потом со своим другом, я задал ему вопрос: Почему у нас все так плохо, почему мы все пребываем в таком д. И получил очень оригинальный ответ: «Ты что хочешь, — ответил он, — чтобы я достал бутылку и начал искать ответ…». То есть у них, у нормальных гэбистов, души тоже болят за свою страну, они переживают не меньше нашего. Есть у меня другой московский родственник, тоже Гэбист. Так тот, как придет с работы, сразу принимает, потому что душа требует «очистки», еще ни разу не видел его трезвым. А вообще, у нас, похоже, половина России так спасается.

После встречи, говорю своему знакомому: «Может вместе махнем в Грузию?» — «Ага, — отвечает, — лет через сто, махнем, если между нашими странами не наступит мир и согласие». И в самом деле, какая может быть Грузия, если она для нас враг номер один, после Америки, конечно. Я как-то не подумал, что фээсбешники не могут посещать даже бывшие наши республики. Они, конечно, получают хорошие деньги, но получают их за несвободу. Я, кстати, для того и еду, чтоб этот «мир и согласие» наступил как можно быстрее.

Последний поэт

Меня постоянно спрашивают: «Зачем тебе эта Грузия, тебе что мало Украины, откуда ты вернулся весь поломанный. А в Грузии там же стреляют, а у тебя семья?». Если бы не стреляли, меня б там не было. С детства я люблю эту страну, этот народ. Потому, когда между нами возникли трения, я понял, что должен ехать и во всем разобраться сам.

Юрий Шевчук, пока шла война в Чечне, оттуда не вылазил, потому что иначе нельзя, он поэт и отвечает за свою страну. Как в свое время за нее отвечал Пушкин, Блок или Высоцкий… Шевчук сегодня, думаю, один из первых поэтов, один из самых ответственных. Он не поет, он страдает за нас, вместе с нами. Я не поэт, но тоже должен во всем разобраться.

Я — боец пера и компьютера. В эпоху информационных войн уже не знаешь что важнее — регулярная армия или журналисты, которые обо всем этом в конце концов напишут. Ведь зачем воевать, побеждать, если в конце концов итоги все равно будут подводить под копирку.

Какой же Шевчук поэт? Но что поделаешь, если время такое, мы меняемся, и поэты меняются вместе с нами — сегодня поэты должны быть с гитарами или синтезаторами. Пушкин, родись он сегодня, тоже б запел, иначе не был б услышан.

* * *

В Новосибирске я заехал в скутер-салон «Мотомаг», чтоб заменить поворотники. Когда узнали, куда еду, сами заменили и даже денег не взяли. Спасибо им огромное. Они понимают, что сложные скутер-путешествия не могут осуществляться только силами одного путешественника.

В Новосибирске я дал интервью на одном из местных телеканалов. Приехали, за 15 минут все сняли: «Здравствуйте, у нас в гостях…» и т.д. Даже монтировать ничего не будут, выпустят в эфир как есть. А я ругал томское телевидение, что слишком быстро работают, всего час тебе уделяют. Эти вовсе «профессионалы», мать вашу, никакой тебе глубины, все на поверхности, а ты сам, если хочешь, глубину домысливай.

Большой город — это очень тяжело для маленького скутера, которого здесь каждый норовит обидеть. Потому скутеров в Новосибирске мало. Видел мотоцикл, лежавший посреди дороги. Авария. Все живы. Ждали полицию. Два колеса с мотором — это очень опасно для города, и чем больше этот город, тем в нем опаснее.

Сцена из жизни большого города: мы пили чай, закончилась вода и хозяин говорит: «Нужно сходить в магазин за водой». Я спросил, разве нет водопровода. Он: «Что ты, там техническая вода, ее не пьют». Большой город это, конечно, хорошо, это большие деньги, это очень удобно, но это и большие проблемы, о которых мы, жители маленьких городков, поселков и деревень, даже не подозреваем.

Житель какой-нибудь деревеньки даже не знает, каким богатством он обладает — свежий воздух, чистая вода, деревянный дом, своя земля... Один мой знакомый, перебираясь из города в деревню, место для жизни выбирал именно по вкусу воды, по роднику. Но с другой стороны, как сегодня трудно выжить в этой деревне.

В большом городе у меня мысль сразу останавливается. Это одна из причин, почему я стараюсь объезжать их стороной. За три дня, что пробыл в Новосибирске, я не записал ни одной мысли. Все какие-то дела, дела, дела, подумать о главном было некогда. Только теперь, выехав из города, доосмысливаю прошедшее.

Настоящие люди

Выезжаю через Академгородок. Проехал по берегу новосибирского моря. Проехал коттеджный поселок и только после стали встречаться настоящие люди. В очередном поселке, когда начало темнеть, спросил у какого-то мужичка про дорогу на Козиху. Он ответил и смущаясь добавил, что если есть трудности с ночевкой, можно переночевать у него, хотя удобств не обещает.

В России не принято приглашать путника в дом, традиция утрачена. Тут еще эти запугивания «американским» терроризмом? Я прожил 40 лет, проехал страну вдоль и поперек, но еще ни разу не видел ни одного живого террориста. Правда, в Кызыле наблюдал как военные терроризировали народ, устроив перед приездом Шойгу учения.

Как-то я шел с рюкзаком по небольшому городку в Кабардино-Балкарии. Как только стемнело, ко мне стали обращаться люди, предлагавшие переночевать у них. В Сибири это не принято, но чистая душа все равно откликается на чужые трудности. Я, конечно, отказался от предложения этого сибирского мужичка, но на душе все равно потеплело.

Я не просто езжу по глубинке, я еще снимаю фильмы о русской провинции и русском человеке, а также собираю информацию о нуждающихся в помощи храмах. Потому что я твердо убежден, те проблемы, которые мы имеем — это все от неправильного отношения к святым местам, как и от отсутствия в нас настоящей веры (по неофициальным данным в России на 200 человек сегодня приходится только один верующий, то есть воцерковленный). Потому мои путешествия теперь более напоминают паломничества от храма к храму, а информацию о встречающихся в пути церквях, монастырях и часовнях я выкладываю на созданном с друзьями сайте http://www.spasi-hram.ru/.

Большую часть затрат по путешествию я беру на себя, но приходится иногда и обращаться за помощью. Так случилось, что перед выездом у меня сломался фотоаппарат. А денег как всегда было в обрез, я пошел в компьютерную фирму «Велком». Мне говорили, что ее создали хорошие люди, которые могут помочь полезному начинанию. Пришел, рассказал, дали на время полупрофессиональный фотоаппарат, на который можно снять даже фильм.

* * *

Строевая психотерапия

Лесов на юге Новосибирской области нет, на ночевку остановился в лесополосе. Только залез в палатку, как услышал строевую песню, которую пели где-то рядом сотни молодых голосов — один запевает, остальные весело подхватывают: «Любимая моя…». Где-то рядом находилась военная часть. Значит, буду ночевать под охраной — только б они меня не заметили, а то еще примут ненароком за террориста.

Слушая вечные армейские песни о любимой, я понял, в чем заключается их великий смысл. Это не песня, а массовая строевая психотерапия. Каждый из этих солдатиков на гражданке оставил свою любимую жену, подругу, мать — и эти терапевтические ежевечерние сеансы должны уменьшить грусть и тоску по ним.

Утром ищу дорогу на Козиху. Асфальта здесь нет, еду полями. В Козихе я заехал посмотреть мужской монастырь Архангела Михаила. Разговаривать здесь со мной особо не стали, начальства нет, а без благословения им нельзя. Если бы я в Новосибирске встретился с епископом, получил у него благословение, тогда другое дело. Я же не люблю идти официальным путем — для меня важнее люди, чем бумаги.

Монастырь здешний молодой, хозяйство отлажено, все основные постройки уже построены, сейчас возводят главный храм, говорят, это будет точная копия собора, что стоит в Троице-Сергиевой лавре. Но строят его почему-то мусульмане. Это беда нашего времени, что наши православные храмы строят неправославные. Я не против, пусть строят, но в этом есть что-то неправильное. Отец Павел, у которого я спросил, об этом, это объяснил по своему: таким образом они надеются привести этих строителей к православию.

Шутки шутками, но это тема для целого исследования: почему русский человек перестал строить свои дома и храмы? У нас, недалеко от Томска, тоже мусульмане строят церковь. Тамошний священник ответил: «А что делать, если три русских бригады нанимал, отказываются работать за такие деньги». Все правильно, чему удивляться, если нас уверяют, что сегодня главное не вера, а деньги. То что русский человек перестал строить свои храмы, для меня это главный показатель того, что русская цивилизация заканчивается. Но это тоже нормально и естественно, хотя и грустно немного.

Село Петухово-Педафилово

Я твердо убежден, что у нас потому такие серьезные проблемы во всех сферах, что мы перестали почитать свои святыни. Например, мои родители живут в селе Петухово в 30-ти километрах от Томска. В том селе сохранилась уникальная деревянная церковь, единственная на всю округу. В этом селе 600 жителей, но церковь им не очень нужна и, естественно, что она постепенно разрушается. Потому на это село обрушиваются всевозможные беды.

А в прошлом году беда вошла чуть не в каждый дом — арестовали всех подростков села Петухово, причем безвинно. Одна местная жительница, начинавшая свою деятельность с проституции, позже она занималась торговлей спиртом, а когда стало выгодно брать детдомовских детей на воспитание, она, не имея мужа, взяла себе троих детей и, естественно, что они пошли по наклонной.

Когда на нее пало подозрение, чтоб не лишаться прибыльного дела, все-таки 30 000 тысяч рублей ежемесячно на селе больше никто не зарабатывает, она пишет заявление на всех подростков села Петухово, обвинив их в педофилии. А сегодня педофилия — самая модная тема. Все СМИ, не сильно разбираясь, тут же переименовали Петухово в Педофилово. Полиция и прокуратура, предвидя новые звездочки, устроили на селе самый настоящий 37-й год. Все село выступило против этой женщины, потому что здесь ее прекрасно знают. Но силовикам правда не нужна, им нужны громкие раскрытые дела, нужны новые заключенные.

Потому этой женщине прокуратура сняла в городе квартиру — теперь она строит дом в другом селе, поближе к городу — детей у нее не отняли, чтоб те не меняли показания. Большую часть арестованных подростков отпустили, но шестерых держат в заключении уже десять месяцев (!), пока они не подпишут все что нужно. Но сельские подростки оказались на редкость стойкими — они никак не хотят брать на себя чужую вину.

Силовики, конечно, выбрали подростков самых беззащитных, из нищих крестьянских семей, у кого нет ни связей, ни денег на адвокатов, но за них встало все село и уже сама прокуратура растерялась — суд все время откладывают и откладывают, потому что и доказывать нечего и сами сельские подростки оказались на редкость стойкими, никак не хотят брать на себя несуществующую вину... Вот такие проблемы иногда случаются, если от людей уходит вера и нет уважения к святым местам.

* * *

В Козихинском монастыре мне по секрету сказали, что у них тут обновляется одна икона, но чудес, слава Богу, нет. Монахам чудеса не нужны, им не нужны доказательства божественного, чудеса жаждут неверующие. Монахи напротив боятся чудес, начнутся чудеса, понаедут туристы — а задача монахов не туристов развлекать, но Богу молиться.

В монастыре есть своя пасека, потому вместо сахара у них на столе всегда стоит мед. Есть своя рыба, которую сами разводят — арендовали озеро, выпускают в него по весне мальков карпа, все лето его кормят дробленой пшеницей, осенью вылавливают.

В Козихе очень много ворон, как на кладбище. Собственно монастырь, это такое же «кладбище», в монастырях еще при жизни умерщвляют свою плоть.

В нескольких километрах от Козихи расположен женский монастырь в Малоирменке — монастыри раньше всегда строили парно. Заехал и к ним. Но здесь с мужчиной разговаривать вообще не стали. Впустили только в церковь. Зашел, но помолиться под такими пристальными заинтересованными девичьими взглядами было абсолютно невозможно. Как можно брать девиц в монастырь с такими взглядами, это же преступление.

Заночевал у села Петровское. Проснулся в семь под естественную тишину — пенье петухов и лай собак. Такую «тишину» теперь редко встретишь, разве что в очень далеких селеньях, а у меня теперь каждый день такая тишина. Перед выездом, в девять, где-то далеко прошумела машина, но это уже можно было простить. Еще жук полз по рюкзаку, но он звуков совсем не производил.

В Петровском встретил церковь-филиал от козихинского монастыря. Оказывается тамошние монахи, при прежнем настоятеле, отставном военном, успели построить еще три церкви в соседних селах. Не так давно того настоятеля перевели на Камчатку, куда он забрал с собой семь человек, почти половину монастыря, потому обитель показалась мне такой осиротелой.

Пока фотографировал Петровскую церковь, из соседнего домика стали выходить какие-то странные люди, с далеко не церковными лицами. Оказалось, что тут находится центр реабилитации для людей, попавших в зависимость. Другими словами, тут собрались те, кого Господь ведет к вере через испытания, — через алкоголь и наркотики, потому что иначе они б не пришли. Все по-разному приходят к Богу, кто-то приходит через потерю здоровья, кто-то через смерть близкого человека, а здесь собрались те — кто устал грешить.

Прицерковные реабилитационные центры — это то немногое, что дает им надежду. Потому что все эти многочисленные светские реабилитационные центры, рекламы которых висят на всех заборах, это все несерьезно, это просто еще один вид отъема денег, — польза от них минимальная. Ни наркомания, ни алкоголизм на самом деле неизлечимы, это вам скажет любой специалист. Кто-нибудь знает хоть одного действительно излечившегося? Излечить их можно только на начальном этапе. Знай об этом наша молодежь, никакая бы сила не заставила их притронуться даже к пиву, а им, напротив, внушается мысль, что помаленьку — можно все.

Прицерковных реабилитационных центров в России очень мало, а православных вообще единицы, и попасть в них считается великой удачей. Когда-то я был свидетелем, как мать умоляла настоятеля монастыря взять ее сына-наркомана на послушание. Алкоголизм и наркомания — это не телесные болезни, это болезни разума, так же как и, скажем, беснование, потому и лечить их нужно прежде всего в храмах и монастырях. Где их лечат двумя основными лекарствами — молитвой и тяжелым физическим трудом.

Многие не понимают, для чего нужна молитва? Человек слаб и немощен, и в одиночку, только при помощи своих человеческих сил, он может мало что может сделать. Он с огромным трудом избавляется даже от простейших вредных привычек, а от серьезных грехов без божественной (молитвенной) помощи он не освободится никогда.

У каждого из нас есть выбор — кем быть. Это неправда, что обстоятельства выше человека. Потому, когда я вижу бомжа, нищего или наркомана, у меня есть полная уверенность, что он сам им захотел быть, это не среда виновна, и в любой момент он может перестать захотеть им быть (как сказал один монах: «Господь даже самоубийцам оставляет хотя бы один шанс-выход, но они должны сами его найти»).

Я знал женщину, которая устала от жизни в деревне и решила жить и работать в городе. Она стала вставать на два часа раньше, еще до рассвета, и ходила пешком в город на работу (почему-то ей нравилось ходить пешком). Потом ей захотелось жить в Америке, она выучила язык и теперь живет там. То есть даже самая недостижимая цель может стать реальностью, если это кому-то нужно. Еще один пример. У нас в подъезде живет бабушка, которая каждый божий день с тележкой объезжает все ближайшие помойки. Она получает пенсию, живет с детьми, но они ничего не могут сделать ее желанием обходить помойки, потому что ей это нравится.

* * *

Я уехал далеко от цивилизации, потому начались неизбежные проблемы с бензином. Проехал некое Борисовское, где всего пять домов и не только заправки, но даже магазина нет. Как здесь люди живут, непонятно. Как и непонятно, почему они здесь живут. И дома совсем не убогие. Мы их жалеем, а они живут, и бед не знают и не менее нашего счастливы. Вон еще аистов на крыше разводят.

В Сибири аистов нет, но любят их здесь никак не меньше, потому делают их у нас из подручных средств. Ведь для нашего человека аист — это не просто птица, это символ — семьи, добра, человечности и мудрости.

* * *

Все детство мне обещали подарить фоторужье. Раньше продавались такие дорогостоящие агрегаты с мощной оптикой, которая позволяла фотографировать с любого расстояния. Семья у нас была не богатая, потому моя детская мечта так и осталась неосуществленной. Фотографируя теперь новым спонсорским фотоаппаратом, я подумал, что моя детская мечта наконец осуществилась, у меня наконец есть фоторужье. Для осуществления детской мечты иногда требуется 40 лет, самое главное, что эти мечты осуществляются.

Сейчас я скажу страшную мысль, после которой могу потерять всех спонсоров и благотворителей. В последнее время я стал отслеживать последующую судьбу тех, у кого я когда-либо брал деньги на экспедиции. Я стал замечать, все кто помогал мне продвигать этот благотворительный проект, не ожидая ничего взамен, стали процветать. Потому я чувствую свою ответственность за этих людей. Ибо большой бизнес — это большая грязь и я ответственен за ту «грязь», в которую они из-за меня, из-за всех нас «опускаются».

Коммунизм по-большеникольски

Следующий пункт моего назначения — село Большеникольское, где меня и напоили, и накормили, и даже бензином заправили абсолютно незнакомые люди. Мы все стройным шагом долго шли к коммунизму, а дошли к нему только здесь, в Большеникольском. Живут здесь люди как на отдельно взятом острове — связь с большим миром у них минимальна, связь эту поддерживают в основном через телевизор, который воспринимают как послания с другого мира, как сказку. Дороги тут очень плохи, потому местные жители село покидают редко, да и смысла в том нет, — все, что им нужно, они имеют, остальное им привозят.

Денег в Большеникольском ни у кого нет, как и должно быть при коммунизме, потому и жизнь здесь такая хорошая, потому и счастливы все живущие здесь. Зато есть работа, работы очень много, но денег на руки не дают. Да и зачем? В магазинах их отоваривают под запись, что всех устраивает, — народ из Большеникольского никуда не уезжает.

Стационарной заправки у них нет, но есть заправка для сельхозмашин. Заправщик залил мне полный бак 80-го бензина, другого у них не бывает. Сдачи с пятисотки у него не оказалось и он махнул рукой: «Оставь, тебе больше пригодятся». И в самом деле, в глуши деньги ценности не имеют, они тут мало что значат. Давно заметил, что чем дальше уезжаешь от города, тем менее там ценятся деньги.

Заправщику было скучно одному, а мне нужно было отдохнуть с дороги — мы разговорились. «Комбайнер, говорит, — у них за сезон получает четыре с половиной тысячи рублей (150 долларов), остальное продуктами и вещами». Рассказал о своем сыне, который служит в Хабаровске. Говорит, как «призвали, первым делом там избили. Все местные, с Дальнего Востока или Бурятии, он один чужак из-под Новосибирска. Еще все пьют и наркоманят, он этого не любитель. Потому в итоге службу начал на больничной койке.

Вот так и служи, это кто же захочет калечить своих сыновей в такой армии? Говорят, хочешь завоевать страну, сначала разложи ее армию. Дедовщина уничтожает нашу армию изнутри, причем нашим врагам она очень выгодна, ведь все происходит без единого выстрела. Это сразу поняли на Украине, как только отделились от нас, первым делом избавились в своей армии от дедовщины. А нас уверяют, что это сразу невозможно, что это очень сложный, долгий и болезненный процесс. А оказывается легко и просто, главное, чтоб это было кому-то нужно.

Заправщик мне рассказал об их председателе совхоза. «Пока он жив, — говорит, — живет и наш поселок. Тридцать лет руководит, уже на пенсии давно, но уйти не может, понимает, без него все умрет, как у соседей». А еще считается, что личность в истории ничего не значит. Все она значит, все она может — и совхоз сохранить, и монастырь построить, и государство гибнущее с колен поднять. Другое дело, что личность никто не любит и стараются ее уничтожить на самых ранних этапах.

Выжить и спастись

Подошло время обеда. Заправщик сел на мотоцикл и мы поехали в коммунистическую столовую. Кормят здесь, естественно, не за деньги, под запись, но мой заправщик договорился и меня, как странника Божьего, накормили. Вскоре в столовую стали заходить трудяги на обед — все жизнерадостные, шутки-прибаутки, пышат силой и здоровьем. Бабы дородные, голосистые, кровь с молоком. Мужики, хоть и мат через слово — какова жизнь, такая и речь — но без злости, больше для куража и веселия, — в России иначе не выжить, не спастись.

Коммунизм и церковь понятия несовместимые, потому храма в Большеникольском нет, хотя село очень большое. Заправщик мне показал остановку, местную достопримечательность, сложенную из бревен старинной церкви. Церковь эта находилась не здесь, в одном из соседних ныне вымерших сел.

От увиденного и услышанного во мне стал зарождать вопрос — Кому сегодня на Руси жить хорошо? Потому что эти деревни, по которым я теперь еду, это и есть настоящая исконная не телевизионная Русь-Россия. И эти мужики и бабы, которые ввалились в эту столовку, это и есть настоящая Русь. Им здесь даже еду готовят в русской печи. У всех приподнятое настроение, — они сделали то, ради чего родились, ради чего пришли в этот мир. Все они живут с чувством выполненного долга — давно я не видел так много счастливых людей. Это то самое «царствие небесное», которое доступно не одним монахам, молящимся с утра до вечера и умертвляющими свою плоть. В этих мужиках и бабах, напротив, кровь кипит и бурлит, и если она не будет кипеть, то что станется с Россией. И эти нужны России, и те необходимы, у этих своя великая правда и у тех не менее великая.

Здесь мне дали в дорогу булку свежеиспеченого хлеба. В городе такого хлеба нет. Этот очень прост и вкусен, он абсолютно натурален. Однажды я беседовал с хозяином томской хлебопекарни, который мне признался, что сам не ест свою продукцию, в ней много вредных добавок, которые, однако, «разрешены» ГОСТом. Для себя и своей семьи он закупает муку с Алтая с какого-то заводика, где еще соблюдаются технологии. Хлеб, который делают в селе Большеникольском, я почти в том уверен, тоже готовят с соблюдением «всех технологий» — здесь просто нет никаких добавок.

Городской хлеб он ватный, он тает во рту, его ешь и не замечаешь. Этого кусок съешь, и ты уже сыт. И главное, он сделан вот этими самыми людьми, от начала и до конца — посадка, сбор, размол, пекарня — все дело их рук. Они имеют полное право на этот хлеб, они имеют права на него больше, чем президент, академик, патриарх или какой-нибудь нобелевский лауреат. Именно эти полунищие крестьяне, его создавшие, получающие по 4,5 тысячи за сезон — его главные и настоящие хозяева.

Далее еду на Чулым. Машин в ту сторону нет, за час не встретил ни одной. Да и откуда им здесь быть. Автомобили нынче покупают на кредиты, а кто даст кредит крестьянину, получающему 4,5 тысячи за посевную? Ни машин, ни жилья.

Прилетевшие с иных планет

На полпути к Чулыму стоит деревня Чикман — еще один остров спасения. Церкви и здесь нет. Она, конечно, когда-то была. С большим трудом, от последних старожилов, узнал, где она стояла — на центральной площади, где теперь Памятник Расстрелянным партизанам. Церковь закрыли еще до войны, потом в ней находилась школа, после разобрали. Молодое, послевоенное поколение, о ней уже не помнит.

Рассказывает бабушка Манкевич Екатерина Васильевна 85 лет: «Церковь закрыли, потом в ней была на втором этаже школа, я в ней окончила 3 класса. В 30-е церковь сломали. Около церкви расстреливали колчаковцы поселян, и в церковь заносили. Кто по кустам убежал, спрятался, а кого в деревне захватили, расстреляли».

Удивительно, что местных жителей не интересовало, где была у них церковь. И только из беседы с этой 85-летней бабушкой, в результате копаний в ее таких далеких довоенных воспоминаниях, мы смогли найти это сокровенное место. Местным жителям это не важно, каждый из них свою церковь хранит в душе.

Вкус воды в поселениях особенный. Водопроводная городская вода везде одинакова, в каждой деревне у воды свой вкус.

В Чикмане познакомился с дедушкой, которому было около 90 лет, но он сюда приехал поле войны. Жара под сорок, с меня пот течет, а он в полушубке и валенках.

Душевное тепло 80-90 летнего человека дорого стоит, в них живет мудрость и покой веков. Это тепло человека перед уходом в другой более чистый мир, как младенец еще чист, так и они уже чисты. Простота удивительная и чистота, но это все нужно увидеть. Легче это видится в глухой деревне. Еще очень важно, что это люди другой, довоенной эпохи. Даже рожденные в войну или после войны, это уже иные люди — они надорваны и закалены войной. Эти — абсолютно иные, как прилетевшие с иных планет.

Таких людей мало, государству не выгодно, чтоб народ долго жил. Долгая жизнь, это долгая пенсия, какой убыток государству. Можно что угодно говорить о заботе о народе, но я верю только статистике — сельские мужики у нас более 60 не живут, это реальность и трагедия. Россия первая в мире по разрыву в продолжительности жизни между мужчинами и женщинами. Почему это произошло? А их жены, каково им одним доживать? Говорил сегодня с женщиной лет 50-ти, за время беседы она дважды помянула не к месту о муже умершем три года назад, — она несет его в себе, она до сих пор в себе его оживляет, чтоб самой не умереть.

Почему мы, россияне, пройдя через эпоху марксизма-пофигизма, стали так мало жить? Одна из причин — недоразумение с медициной. После аварии я стал частым посетителем поликлиники и понял, что наша так называемая бесплатная медицина направлена не на выздоровление пациента, а на увеличение продолжительности его болезни. Российская медицина по какому-то недоразумению все еще остается бесплатной, хотя во всем мире она платная, но это тоже не выход.

Медицина не может быть платной, чтоб не превращаться в бизнес (как это уже стало со стоматологией). Если медицина платная, значит, врачу выгодно, чтоб ты болел всю жизнь — не умирал, но болел бесконечно долго. Я потому и таблетки принимаю только в самом крайнем случае (практически любую таблетку можно заменить безвредной травой), и прививки детям мы почти все исключили.

Если продолжать тему… Что делать и желать сельскому мужику в мире, где что бы он ни делал, итог один — безысходность. Покупая недавно велосипед, я разговорился с продавцом, создавшим интернет-магазинчик по продаже недорогих велосипедов. Спросил, почему у него нет русской продукции. Говорит, если их увидите, сами покупать не станете — громоздкие, неповоротливые, дизайн еще дореволюционный. Я знаю одного предприимчивого дедушку, который давно изобрел новый вид сварки, более качественный и дешевый, чем тот, что мы имеем. Он объехал со своим изобретением все российские заводы, но он никому не нужен, им проще использовать дорогой и старый, чем что-то менять. Зачем менять, если у власти временщики.

Улица Павших коммунистов

Но все же что-то меняется — переименовали милицию, в нашем городе, например, стали заменять на зданиях мемориальные советские таблички. Правда, все эти таблички с идеологической направленностью и менять или сокращать их ни кто не решается — здесь жил товарищ Киров, здесь зачитали телеграмму Ленина… Это наша история, но у нас была не только советская история. А пока у нас в самом центре города стоит памятник Ленину, и стоит он на площади Ленина, через которую проходит проспект Ленина, а располагается все это в Ленинском районе. Когда видишь это, понимаешь, почему ничего не меняется — ни медицина, ни велосипеды, ни таблички.

* * *

На Чулым

Еду я по земле, где за последние сто или двести лет ничего существенного не изменилось… Это у нас какие-то новости, кого-то взорвали, кто-то сам себя избрал — здесь все это ничего не стоит, ни кому не нужно.

Дорога длинная, ничто не отвлекает — нет ни людей, ни машин, ни жилья. Какие только мысли не придут на такой дороге. Мы все хотим жить вечно, а кто сказал, что мы не живем вечно. Вот рождается человек, умирает, но он оставляет семена, своих детей и опять его жизнь продолжается в них. Эта мысль пришла при виде камыша — вот он камыш, вот он разбросал семена и он не умир, а продолжает жить, он вечен. Мы все печемся над бессмертием, омоложением, ищем какие-то эликсиры, а все давно найдено. Каким камыш был тысячу лет назад или миллион лет назад, такой он и теперь. Если уж камыш вечен, то чем мы хуже.

Кто вообще выдумал такую чушь, что мы умрем? Дедушка Ленин, которого до сих пор не похоронили за грехи?.. Никто это не сказал. Вот такие мысли-заморочки порой проходят в пути одинокому страннику, когда он проехал на скутере сотню километров в одну сторону, не встретив по пути никого, и еще остается столько же до ближайшего жилья.

Есть у меня знакомая, профессиональная велопутешственница. Сначала у нее был европейский период, потом азиатский, а теперь они ездят на велосипедах по Америке. Она расстояние от Томска до Новосибирска, а это 250 километров проезжает на велосипеде за один световой день — выезжают еще до рассвета и приезжают за темно. Я рекордов перед собой не ставлю — мне важно не расстояние, рекорды это не самое главное в жизни. А встречи с интересными людьми, которых тебе специально расставляют специально на пути, как можно их упускать? Хотя от каких-то встреч я отказываюсь за недостатком времени — может и надо пересаживаться на более быстроходную технику, чтоб меньше времени уходило на переезды и больше оставлять на общение.

Конечно, мне бы плюнуть на этот скутер, забыть мучения и ездить в каком-нибудь микроавтобусе, из которого сделать автодом. В этот автобус можно поставить и скутер, пересаживаясь время от времени на него. Может так и будет, но пока мой путь — это череда испытаний — не только физических, но и духовных.

Некоторые мои «комментаторы» иронизируют надо мной: «Дайте мне тоже денег, я поеду путешествовать в Грецию». Я не путешествую, я работаю. Причем по физическим и моральным затратам, по испытаниям, с которыми сталкиваешься, ты должен получать по тысяче долларов, мне же еще приходится свою тысячу вкладывать. Так же, как этот комментатор каждое утро идет на завод, на стройку или в офис, я просыпаюсь, складываю палатку, готовлю завтрак, и выезжаю из леса или болота, где прятался на ночь от недобрых глаз, на трассу, потом разговариваю с абсолютно незнакомыми людьми, — не так-то это все просто, сколько душевных сил уходит, чтоб тебя не принял за верблюда или террориста, и мы вместе могли искать ответы на важные, глубинные вопросы. А вы говорите в Грецию. Даже если заплатят, я не поеду ни в Грецию, ни в Египет — пустая трата времени. Когда-то лет десять назад, я с палаткой вышел к берегу нашего Черного моря, мне хватило ровно суток на позагорать и покупаться, потом взвыл от безделия — купил билет и был таков.

К вечеру всегда накапливается усталость. Непонятно, отчего ты сильнее устаешь — от постоянной тряски по разбитой гравийке или от общения с незнакомыми людьми. От разговоров устаешь гораздо больше. Ведь эти бабушки и дедушки, с которыми я беседую в этой глухомани, они чуть не полстолетия ждали, чтоб кому-то рассказать об этой церкви, о своей жизни. И вот начинаешь вместе с ними выкапывать эту далекую истину, которой столько лет ни кто не касался. И уйдут они и все, и больше никто не будет знать эту часть истории этой малой земли, дороже которой для нас нет.

Помню одну такую встречу, которая мне запомнилась на всю жизнь — проговорил около часа с бабушкой ссыльнопоселенкой в селе Могочино, стоящего на реке Обь. Эта бабушка уже и с кровати не вставала, она мне всю себя выложила, как на исповеди, они ведь всю жизнь без церкви прожили, идя общим строем к коммунистическому светлому будущему, в вере, но без церкви. Столько боли в ее рассказе и столько любви ко всем людям, к сыну, который сердце надорвал, будучи всю жизнь «сыном врага народа», к мужу, которого непонятно за что сгубили. Она и телевизор теперь смотрит только для того, чтоб всем тем людям, которых видит, добра желать. Через полгода эта бабушка уйдет. И рассказ этой женщины, которая даже писать не умела, и в Париже напечатают, и в Москве… И если когда-нибудь будет издан сборник «Душа русской нации», он туда обязательно войдет.

Доехал до озера Иткуль, заросшее камышом, потому его берег пуст и безлюден. Поездил по берегу, пытаясь найти место под купание — негде зайти в воду, все в камыше, остались лишь проходы для рыбацких лодок. Где-то слышал, что в такие озера запускают какую-то рыбку, которая очищает водоем от камыша. Кто б ее сюда запустил?

Я невольно часто противопоставляю горожан и деревенских. А как же иначе? Если я каждый день вижу, как сильно человек меняются в зависимости от того, за сколько километров ты его встретишь — 50, 100 или 500 километров от города, это все абсолютно разные люди. А на острове Сахалин я когда-то встречался вообще с «небожителями» — меня там закармливали икрой абсолютно незнакомые люди и потом еще передавали ее с самолетом в Томск.

Подъезжаю к Чулыму, это город, стоящий посреди болот. На дороге стоит сломанный бронетранспортер, в котором копошатся, пытаясь его реанимировать два бедных солдатика. Жарко, а они почему-то в полном обмундировании — каска, бронежил... Действительно, а вдруг сейчас нападут китайцы. Никто в армии не готов, а эти два бесправных затюканных солдатика одни готовы.

Люди на распутье

Мне приходится в пути часто задавать вопросы самым разным людям, и я заметил, что если это дачник, то они, как правило, ничего не знают об этой местности. Не потому что не хотят знать, — у них нет ни сил, ни времени. И все же они уже становятся другими, они уже не городские, но еще и не деревенские, — это люди на распутье.

В одной из деревень сегодня одна женщина сказала: «Я не знаю, я только год здесь живу». Но разница огромная. У нее уже другое отношение и к тебе, и к окружающему, она иная — у нее глаза другие, не опустошенно-офисные, в них интерес к жизни и нет городской суматохи.

По тому, сколько километров отъехал от города, я уже определяю, стоит здесь с людьми говорить о главном или нет, пойдут они на контакт, приоткроют душу. Жители городов в этом смысле слабы, внутрь редко пускают, тем более чужака. Хотя я сам городской, пусть и симпатизирующий деревне, в которой часть моей души, может, и главная ее часть. Я вижу и недостатки нашей деревни, понимаю, почему она не имеет перспектив и почему в ней в ее сегодняшнем состоянии жить невозможно. Не потому что там нет быта и удобств, удобства в деревне и не нужны, здесь душа отдыхает от комфорта. Когда цивилизованный народ завоевывает землю дикого народа, он может его победить только в двух случаях — если его полностью уничтожит, либо приучит к комфорту.

Однажды я был в гостях в одном доме в 300 километрах от Москвы, куда семья москвичей бежала от удобств. У них здесь был большой двухэтажный дом, но без удобств. Я спросил у них, почему они даже водопровод не проведут или слив, — у была мойка и воду они выносили в ведре. «А зачем? — ответили они, — человеку не нужно много воды, ведро принесем, ведро вынесем».

Город — это главный грех нашего времени. Мир губит не глобализация, а именно город. В гибели деревни повинен только город и процесс этот необратим, потому что естественен, это процесс гибели одного за счет увеличения другого. Конечно, кто-то сопротивляется, есть, пусть небольшой, но обратный процесс, когда горожане мигрируют в деревню, утилизуя городские квартиры. Эти люди поняли, что когда на земле останутся одни города, человечество погибнет и наступит тот самый апокалипсис.

* * *

Скутер у меня теперь впервые заводится с полоборота. Я путешествую на скутере лет десять и понимаю, какое это счастье. В дальнобое все его агрегаты напряжены до предела и с зажиганием всегда бывают проблемы, бывает по несколько часов в день пытаешься его заводить. Но благодаря Алексею, настроившему мне карбюратор перед поездкой, теперь с заводом нет трудностей вообще. Это большой подарок судьбы — найти хорошего мастера. И еще, настоящий специалист никогда не заморочен на деньгах. Потому, наверно, Алексей живет в пригороде, куда к нему везут мотоциклы и скутеры. Сам он ездит на мощном японском скутере, величиной с автомобиль, путешествует на нем же. Интересно, что люди безгранично преданные двум колесам, остаются им верны. И Владимир Ямаха, хозяин главного томского магазина запчастей и мотто-клуба, тоже признает только два колеса — и в повседневном передвижении, и в ежегодном путешествии. И делают они это не из имиджа, это их образ жизни, мировоззрение. Как сказал кто-то из мудрых: Четыре колеса придуманы для тела, два — для духа. И другого здесь не дано.

Водитель будь внимателен! От тебя зависит жизнь братьев наших меньших!

Вторая часть очерка. Путешествие по Горному Алтаю (по следам алтайской духовной миссии)

ПРИЛОЖЕНИЕ: Встреча в пути

Странник Божий. Когда в России все хорошо — она уходит от Бога, когда плохо — идет к Богу

Когда-то на Руси странничество было обычным явлением, странники ходили с катомами по православной Руси от храма к храму — сегодня время изменилось. За пятнадцать лет путешествий, я встретил только двух странников — одного когда-то в Оптиной пустыни,он шел по стране с иконой, другого теперь под Новосибирском.

Я увидел его при храме, он ожидал священника, чтоб попроситься на ночлег. Мне тоже нужен был тот священник — и мы разговорились.

Он пеший странник, ходит по России, проповедуя Святое Писание, молясь за людей и живя на их подаяния. Как у истинного странника, у него нет ни денег, ни документов, только маленькая сумка с Библией. И так он ходит уже более 20 лет.

Теперь он шел из Екатеринбурга во Владивосток, шел уже десятый месяц. А несколько лет назад он ходил пешком в Иерусалим, без визы и загранпаспорта.

Рассказ странника:

Я русский странник, мой дом Россия. А родился я в Рязани в 69-м году. Ходить буду до 2014 года. Я не просто хожу, у меня благословение, я людям рассказываю Библию — рассказываю про любовь Господа, что человек есть душа, что не надо бояться 2012 года, — ничем другим я не занимаюсь.

У меня благословение идти от храма к храму, от креста к кресту. Если где-то не принимают, я не осуждаю, просто иду дальше. Когда устаю, прошусь в кафе, сижу за столиком, читаю Библию, отдыхаю.

Я не люблю себя афишировать, не люблю фотографироваться (так и не позволил себя сфотографировать даже со спины). Беседую со всеми, кроме пьяных. А когда встречаю свидетелей иеговы или кришнитов, я им говорю: ваша лодка дает течь, вас обманули, вы в замешательстве. А вообще я проповедую перед всеми. В мире нет плохих людей, хочешь найти плохого, посмотри на самого себя.

Я всегда в пути, теперь я иду во Владивосток на Русский остров, потом пойду назад другой дорогой.

Еда

О еде я не задумываюсь. Чем меньше об этом думаешь, тем легче идется. Я выхожу на трассу, говорю: Господи, на все воля твоя — где хочешь, там и заночую, что дашь, то и съем. Об одежде я тоже не думаю, если ботинки стираются, иду босиком. Я верю, что Господь мне приготовил и ботинки, и все, что нужно. Самое большое мне приходилось не есть неделю, но я никому об этом не говорю, это было угодно Господу.

Телевизор я не смотрю. Я всем говорю, хотите проблем, смотрите телевизор. Все необходимые новости узнаю от людей.

Благословение старцев

После армии у меня было небольшое откровение, я уверовал и стал странствовать. Потом мне три старца-схимника дали свои благословения: старец Илий из Оптиной пустыни, старец Гавриил из Киево-Печерской лавры и старец Сергий из Екатеринбурга.

А пять лет назад меня Господь повел на Святую землю в Иерусалим — я тогда прошел пешком Белоруссию, Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию. Я шел, как Моисей, который вел народ израильский. Виза мне была не нужна, моя виза — это Библия. Я подходил к границе и спрашивал, можно через вас пройти. Не поверите, сам начальник границы брал меня за руку и вел. Паспорта у меня нет, есть только справка.

Он показал справку: «Дана Степанову Эдуарду Юрьевичу, 69-го года рождения, в том что ему благословляется паломнический переход из России в Иерусалим.

Духовник Оптиной пустыни схиигумен Илий.

Остановили меня только в Венгрии — причем паспорт они не спрашивали, они спросили 100 долларов за проход. Что вы, сказал я, у меня даже русских нет, не то что долларов.

Можно было их обойти, но я не ищу обходных легких путей. Старцы мне сказали, как только ты пройдешь границу нелегально, ты уже не паломник, ты бандит. И я пошел обратно. Но я на них ни сколько не обижен. Напротив, я счастлив, что Господь дал мне нести этот крест.

Отец Сергий мне сказал: Где вас не будут принимать на ночлег, там не оставайтесь и на службу. А когда вас будут гнать, спрашивайте, кому вы служите — я только сейчас начинаю понимать, что он хотел этим сказать.

Сегодня осталось мало старцев, мало монахов, которые не будут тебя гнать, — в основном все спрашивают документы. А если у меня их нет, что я не человек? У меня нет паспорта, ибо Господу паспорта не нужны.

Меня часто забирают в милицию, иногда у них ночую, по трое, по пятнадцать суток держат, больше не за что.

Меня часто бьют и значит есть за что. В Писании написано: Без воли божьей не упадет ни один волос с твоей головы. Если тебя бьют, ты себе задай вопрос: в чем я грешен. Ибо через каждый такой поступок Господь что-то хочет тебе сказать.

Меня бьют очень часто, но я за них только молюсь. Бывает в милицию привозят всего поломанного, но я ни на кого не пишу заявления, — я отдаю все на суд Божий, я им не судья. Апостол Петр говорит: Если возможно, будьте в мире со всеми людьми, не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божьему, ибо мне отмщение аз воздам. Если враг твой голоден, накорми его, если жаждет — напои, ибо делая сие, ты соберешь ему на голове горящие угли.

Меня бьют просто страшно, но кого из апостолов не били, не гнали — самого Господа били. У меня спрашивают, а если вас пошлют воевать. На это я отвечаю: тогда скажите, в какую руку мне нужно взять автомат, а в какую Библию.

Я знаю это пророчество, что враги дойдут до Первоуральска. Но опять же, если они нападут на нас, то почему вы думаете, что это будет не милость Божья. Народу израильскому давалось наказание, когда они отходили от Господа, а в остальное время они шли и завоевывали новые земли. Так и мы, как с Богом живем, все у нас хорошо, как без Бога — все шиворот навыворот.

Ответьте мне, сегодня Россия отошла от Бога? Если Господь нам попускает, то может быть это наше вразумление. В пошлом году везде горел лес, я всем задавал вопрос: что Господь нам хочет этим сказать? Ведь природа она безгрешна. Землетрясения, наводнения, цунами — люди не задумываются, почему это происходит.

Это замечательно, что мы родились в России, нам Господь открылся, мы должны людям нести истину, потому что кругом столько лжи. Мы не должны этому подражать, мы должны ходить рассказывать истину. Потому что сегодня идет такое необъявленное гонение. Самое обидное, что пастыри разгоняют своих овец, только потому, что ты не имеешь паспорт, ИНН, этот чип. Мне говорят, ты что против патриарха, он же взял? Пусть берет, но если Господь сказал, значит нельзя.

Я стараюсь стать другом Господу Богу. Господь просится к нам в дружбу. Он говорит: вы мне не рабы, вы мои друзья, так как познали моего небесного Отца. У Господа рабов нет, это неправильная трактовка. Он дал нам свободу, любовь, дал себя — разве такой отец захочет, чтоб у него были рабы?

Старцы остались на Руси есть, но их мало, и для нашего же блага Господь их прячет, — потому что мы делаем из них кумиров.

Я веселый человек, веселие это то, что нам осталось от Бога. Нужно всегда улыбаться.

Странников мало

Странников сейчас тоже очень мало. Господь говорил: Входите в любой город и ищите тех, кто достоин принять вас. Сегодня в России странноприимство отсутствует совершенно. В Молдавии меня очень хорошо принимали, у них чаю или воды допроситься было невозможно, давали только вино, думал, сопьюсь. Народ совсем другой. Они меня и в три ночи принимали и ночью, они все еще живут заповедью Божьей. У нас страноприимчивости нет, особенно в центральной России, потому там часто приходится идти в ночь. Даже само это слово забыли.

В Молдавии я встретил бабушку, которой было ровно сто лет. Когда она меня увидела, говорит: пойдемте со мной. Рассказала, что когда она была ребенком, если к ним в деревню входил странник, они бежали наперегонки к нему, кто первый возьмет его за руку, к тому в дом он и войдет. Сейчас, наоборот, от странника все закрываются. Как сказал один батюшка: «Мы стали очень хорошо жить, а когда Россия хорошо живет, она от Бога уходит, когда плохо, она к Богу идет».

Мы топчем ногами заповедь — возлюби ближнего, как самого себя. Живем другой заповедью — ты умри сегодня, а я умру завтра.

В монастырях сегодня тоже не всегда принимают. Я не отказываюсь от работы, я к ним прихожу, спрашиваю: Можно у вас потрудиться во славу Божию. Мне в одном монастыре так и ответили: «Ты что дурак, сегодня во славу Божию никто не трудится, все трудятся только за деньги».

Нельзя было нам рушить святыни. При Брежневе, а началось это еще при Хрущеве, был создан целый институт, который искал доказательств, что Бога нет. Столько народа там сидело, но так ничего и не доказали.

Подошел батюшка и мой собеседник пошел спрашивать разрешения переночевать при храме. «Православный бродяга» — охарактеризует его одним емким словом болотовский батюшка. И он будет прав. Но примет, «не на улице ж оставлять».

Бродяга-странник мне подал идею, как можно в наше время от всех скрыться. Это не так просто во время всемирного интернета, электронных паспортов, кредитных карт. Для того, чтоб скрыться от всех, оказывается вовсе не нужно скрываться в тайге или пустыне, достаточно взять посох и уйти странствовать по Руси, спасая и отмаливая ее.

Приложение 2. Житие русской женщины

Есть на томском севере земля — Нарым. Ехать туда нужно более четырехсот километров, а как доедешь, так и сил нет назад возвращаться. Удивительное место, легендарное место — ссылали сюда русского человека чуть ли не от сотворения мира. А последний отец всех народов, еще в бытность свою Джугашвили, успел поквартировать здесь на казенный счет. И познав на собственном опыте, какая это благодатная земля, впоследствие сделал все возможное, чтобы на освоение и обогащение ее пришли сюда сотни и тысячи ни в чем неповинных людей, которые и обогатили Нарым своими костьми — уж чего-чего, а места в нарымской земле всем хватило.

* * *

Встречаются люди, которые говорят, что пишут. Как правило это профессиональные лекторы, выступающие перед аудиторией каждый день, но случается и так, что где-то в глубинке встретишь неграмотного человека, который говорит, что сказ ведет.

Такую старушку я встретил недалеко от Нарыма, и записав ее рассказ понял, что изменить в нем ничего нельзя — лишнего в нем нет ни слова, ни запятой, а любое исправление только его разрушит.

У меня из окна церкву видно; так я, когда ложусь, становлюсь на коленки и прошу церкву, чтоб Господь мне силы дал на ногах задержаться, чтоб я в койку не свалилась — вот это мое сегодня главное желание.

Я 38 лет на заводе проработала, на почетных досках висела и премии получала, всегда выполнение имела большое, а теперь вот не могу ходить. Но что поделаешь, ничего не поделаешь.

Я с людями, я людей вижу

Вы думаете, я почему этот телевизор смотрю, думаете это такое удовольствие для меня? Я с людями, я людей вижу — кто хорошо, кто плохо делает: я это все в себе принимаю — это моя теперь такая жизня подошла. И включаю я только кино. Вот поставлю стульчик, навалюсь головой на тумбочку, подушечку подложу — это мое любимое место — я всех людей пересмотрю и всем только хорошего желаю, чтоб они были только счастливы, — вот в этом теперь моя жизня.

На заводе столько отработала, двух внуков вынянчила. Мне их как привезут с больницы, на руки положат, и пока я их за ручки не отведу в школу — они все со мной. Так я им все доказываю: Смотрите, чтоб вы были разумные. И слава тебе Господи, не обижуся, учителя вышли, да и не плохие.

Я сама безграмотная, азбуки не знаю, а песни церковные, молитвы знаю. Мы собирались здесь, молодками, в этом доме, пели. Да так пели, что из постсовета пришли двое, мужчина и женщина. А мы испугались, да и крепко испугались. А они отупели у порога, а потом мужчина и говорит: «Что ж вы замолчали, давайте, пойте». — А вы нас ругать не будете? — спрашиваем. — «Зачем ругать, — говорит, — будем с удовольствием слушать». Мы как запели, так у него по щекам слезы побежали как град. Мы друг на дружку глянули, и поняли, каждый в себе, что у него сердце к этому лежит.

Что это за «враги народа» такие?

Вот так я смолоду и жила. А потом у меня мужика — не знаю, что он плохого сделал, — забрали. Где его сказнили? В какие только розыски я не подавала. Похоронку прислали. Вызывают меня в милицию, сидит там такой представительный, в погонах, ну и мне начитывает, что муж ваш живой, уже расконвоирован, только нет у него права выезда. А я так голову повесила, слышу, что неправду говорит. Он спрашивает: «Вы меня слышите?» — Слышать то, слышу, — отвечаю, — только слышу, что вы мне неправду говорите». Он аж на стуле подпрыгнул, не знаю, что его так встряхнуло. «Как неправду?! Как неправду?!». Я подхожу, кладу ему на стол похоронку: «Вот похоронка, мне вручено, и я не знаю, кому теперь верить. Он мне больше ничего не смог сказать, я его больше ни о чем и не спрашивала.

За что их сказнили? Они же ничего не сделали — они были работники хорошие, они землю любили. А их признали какими-то «врагами народа». Что это за «враги народа», интересно такие?

Вот так и прожила, уже 91-й год. На заводе меня никогда не ругали, только девчата-станошницы склоняли за то, что у меня большое выполнение — 170 процентов. Я была счастлива, что у меня на это хватало сил. Мне не проценты были нужны, а жизнь — деньги были нужны. Девчата шушукаются, я им говорю, мне ваша слава не нужна, мне говорю, прожить надо, чтоб не умирала с голоду.

Из-за этих процентов все на меня ошеломились, потому что если я в неделю много напилю, уже норму прибавляют, значит, можно больше вырезать. А я старалась, чтоб у меня деньги были. Ихние дети идут в школу бесплатно, а моё дите до седьмого класса доучилось, и начала за его платить.

Вот я и прожила так и, слава тебе Господи! Только сынка рано похоронила. Бедняжка, сердце, видно, надорвал, сколько ему пришлось пережить.

Помню, собирался в школу и забыл рубашку надеть. Я его поднимала за сколько, чтоб самой на работу поспеть. А учительница его к доске поставила, пуговки на жакеточке расстегнула: «Посмотрите, — говорит, — на сына «врага народа»». Где ж тут здоровое сердце будет? Как жизнь проходила, как на нас люди смотрели? А что поделаешь? Там одна девчоночка, разумных, видно, родителей, встала и говорит: «Вы, Александра Ивановна, пуговки ему не расстегайте, а вы у него спросите, он поел сегодня или пришел голодный?». Как взбунтовались все дети, шум подняли. Директор пришел: «Что такое?» — «Александра Ивановна сказала, что сын «врага народа»». Тут, конечно, учительнице склонили хорошо, директор говорит: «Вы не имеете права так говорить».

Теперь я всех святых прошу и кланяюсь: в моей семье воров и пьяниц нет, в моей семье дети как люди, я за них не переживаю, что они там где-то кого-то обманули, обокрали, кому-то что-то плохое сделали. Мы не боимся — они у нас справедливые.

Господь мне сноху послал, она меня не обижает, она ко мне как к родной матери относится. А вот сынок умер — тут уж на счет Феди такая тягость.

Пошел экзамены в институт сдавать, его не хотели допускать, потому что сын «врага народа». Там, видать, добрая душа в комиссии оказалась, говорит: «Если отец виноват, значит, его отправили куда нужно, а дитё разве должно страдать за него?» И допустили, он все правильно ответил. Не знаю, как у него получилось, выучился на юриста — вот сердце свое и исстравил. Как он бедняжка намучился, поэтому и сердце долго не выдержало. Говорят, кто живет — радуется, а у нас всю жизнь одни слезы были.

Мне было десять лет, я уже по два гектара земли выпахивала на четырех конях; если отец посеял пшеницу, я еще борону цепляю с конем. Это представляете себе, пять коней и еще борона сзади идет?! И попала вот в ссылку с 30-го года, это вся жизнь считай прошла в ссылке.

Это ведь надо, в таком труде, и девяносто лет прожить!? А вот и прожила и, слава тебе, Господи.

Самое главное — быть с душой

У всех по-разному жизнь складывается, самое главное — это быть человеком, не обидеть, не ненавидеть того, кто рядом с тобой, главное — это быть с душой.

Когда нас сюда привезли, тут была только одна улица — рыбаки жили, — дальше тайга. И вот, нас привезли, в этой тайге как кули сбросили с баржи. Ни магазина, ни пекарни... Муж туда прошел, сюда прошел, говорит: «Рви осоку, плети веревку». Я давай крутить эту веревку. Он один куст склонил, другой, привязал их, зашел сзаду, наклонил тот куст, привязал. «Теперь, — говорит, — давай травы рвать на постель, на подушку». Нарвали, настелили. «Вот тебе и прекрасный дом, вот и жить можно». Так вы представляете, как мы жили?! А что поделаешь, ничего не поделаешь?

Мы никого не убили, не обругали, не обокрали. Вот вы знаете, я все время вопрос задаю: «Для кого все это было нужно, такое мучение людям создать? Сколько ни спрашиваю, никто не может ответить».

А я труженица была с десяти лет. Солнце еще не взойдет, мы лошадей запрягем и солнце закатится, только выпрягаем. Так это кто пахал, он меня сразу поймет.

Я как лошадей выпрягу, дай Бог их попутать. Только попутала и сама в стог сена, там у меня така нора была, и я в этом стогу зароюся. Отец скажет: «Ну, ты где там? Иди ужинать... Ой, Боже ж ты мой, да что ты не хочешь? Когда ты ела?». Я на себя сено тяну, чтоб отец меня не достал. Слава тебе, Господи, я сейчас всем святым кланяюсь, что така трудная жизнь была, и я ее прожила и 91-й год мне, уже бы, кажется, лишнее, а я все живу.

У меня все горе, что у меня мужа так испохабили — и такой был парень хороший, добрый душой, такой был сознательный — нет, кому-то помешал, раз забрали.

Приехал из города начальник, говорит: «Вы в кустах не прозимуете, не прожить вам, а беритесь-ка за работу, корчуйте и стройте себе дома». Но дома какие? Бараки.

Стали деревья корчевать. Женщины ямки копают, мужчины столбы ставят, потом их обшивают. И вы знаете, сколько мы сделали за лето? Шестьдесят бараков. А когда хватились заселять — уже снег пошел. Сначала расселяли по две семьи, все бараки заселили, а народу не убавилось. Так стали заселять по пять семей. Я вот в этой комнате сейчас одна живу (3х5 метров), а в тридцатом году мы семнадцать человек в такой же жили. Коек не было — сверху делали полати; слева козлины, справа козлины, доски настлали, сена навязали, на эти доски положили — вот так и жили. Трудно было, очень трудно. Я только все говорю: Матерь Божья, Пресвятая Скорбящая Богородица, как я благодарна, что ты нас еще в живых оставила, что мы такое мучение прошли и выжили, а я еще до 90 лет дожила.

Нас с Алтайского края выслали. Когда высылали, там одна сказала: «Мы вас туда сошлем, где белые медведи, они вас съедят». Когда я двадцать лет уже в Нарыме прожила, нас с комендатуры сняли, имела право в свою деревню вернуться. Только мы тогда уже и здесь стали хорошо жить — деньги нам платят, и товар к нам забрасывают. Женщины и юбки, и платья понашили — мы столько товару хорошего понабрали. Я, перед тем, как на родину ехать, платье себе сшила, товар дорогой взяла, ботиночки купила. Приехала домой и не знаю, где кто живет — все переменялось, в колхозы повступали. А которая медведям хотела нас скормить, встретилась мне и говорит: «Ой, это ты Маруся?» — Как видишь, — говорю, — ведмеди не одолели. А мы как начали деревья выкорчевывать, да костры жечь, так ведмеди от нас без задних ног бежали. И, слава Богу, — говорю, — что выслали, а то осталась бы здесь, пошла бы в колхоз работать, вы бы меня всяко критиковали, а мы там жили спокойно, люди там хорошие, не то, что здесь. И уехала оттуда обратно.

Вот это моя жизнь, я ее прожила. А теперь, Бог его знает, как дальше буду жить — только бы в койку не завалиться, это моя теперь первейшая просьба ко всем святым.

(п. Могочино)

* * *

Если вам понравился рассказ, прошу оказать поддержку проекту и следующей экспедиции А. Сотникова. Подробнее о поддержке читайте на сайте http://www.spasi-hram.ru/.

На сайте также можно заказать часовой DVD-фильм автора «Путешествие в поисках русской Гипербореи». О прошлой экстремальной экспедиции Сибирь—Чернобыль—Белое море. Фильм рассказывает о встречах автора с отшельниками далекого русского Севера, живущих в счастье и благоденствии в полном отрыве от благ цивилизации.

Приобретая фильм, вы поддерживаете следующую экспедицию проекта «Спаси Храм»: из Сибири в православную Грузию.

Стоимость фильма 500 руб. В стоимость входят услуги почтовой наземной пересылки (заказывая фильм, не забудьте указать свой почтовый адрес. Заказать фильм можно по телефону или электронной почте. Подробности на сайте).

В экспедицию Томск-Грузия выезжаю 15 июля. Новости буду выкладывать почти ежедневно на сайте http://spasi-hram.ru/

Дорогие читатели, прошу вас поддержать проект и экспедицию! Без вашей помощи экспедиция долго не продлится. http://spasi-hram.ru/